Принято считать, что классическая христианская постановка проблемы веры и разума принадлежит Тертуллиану. Он, действительно, первый сформулировал пару «Афины-Иерусалим». Однако в текстах Тертуллиана нет приписываемой ему знаменитой формулы «верую, ибо абсурдно». У него есть более пространное рассуждение: «Распят Сын Божий; не стыдно, потому что постыдно. И умер Сын Божий; оттого и заслуживает веры, что бессмысленно. И похороненный воскрес; несомненно, потому что невозможно».

Тексты Тертуллиана полны весьма высокими оценками разума: «Если бы в этих людях был Бог, следовательно, и разум... Бог все разумно предусмотрел... желает, чтобы люди всегда действовали разумно, с пониманием».

Без умной же аскетики человек не войдет в то Царство, в которое надеющемуся на свое (интеллектуальное) богатство войти труднее, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко.

В этом – и только в этом – смысле можно сказать, что истины веры «противорассудочны». Они противостоят не разуму, а страстной одержимости рассудком, слепой уверенности, что все на свете соразмерено лично со мною и моими интеллектуальными способностями. К вере можно прийти только через преодоление этой страсти (опять же – как и любой другой). И поскольку мы помним, что путь от страстной целокупности к духовному целомудрию лежит через период распада, мы можем согласиться с признанием о. Павла Флоренского: «Как подойти к Истине? Не знаем. Знаем только, что сквозь зияющие трещины человеческого рассудка видна бывает лазурь Вечности».

Значит, не «фанатизм» веры противостоит «ясности и отчетливости» рассудка, а опыт сердца противостоит рассудочным схемам.
О месте разума в познании очень точно сказал св. Феофан Затворник: «Мы сами в себе носим готового ересеначальника и кователя всякой лжи – наш разум. Поддайся только ему – и он заведет не знать куда.Только и слышишь: того требует разум, дайте разум-ное воззрение, разумное убеждение, разумную веру. Если верна пословица «Что у кого болит, тот о том и говорит», то разум есть болезнь нынешнего времени. Хорошо, что ищут разумности. Но то не хорошо, что ищут ее в одном разуме человеческом. Сей разум хотят сделать всемирным наставником – царем истины. Непонятно, откуда ему такая честь?
Когда родится человек на свет – ничего не знает; ни одной вещи назвать даже не умеет сам, всему учится; а как только стал на ноги, еще не вступив в совершеннолетие, начинает надыматься и твердить: я, да разум у меня, все рассудим и порешим сами собою. Ра-зум точно есть великий дар Божий, но, даруя его нам, Бог не поставил его источником истины, а только приемником ее. Не сказал Он нам: вот вам разум, его слушайтесь, и как научит вас, так и поступайте; а что сделал? Создав человека с разумом, тотчас явился ему и стал учить его истине. Разум есть способность познавать истину; но сама истина не в нем, а должна быть преподана ему со вне. Кем же, как не Богом – источником бытия и истинного ведения! Так вот, братия, когда в вас, как червь некий, зашевелится позыв на излишнюю разумничность и разум, надымаясь, полезет на учительскую кафедру, сведите его с сей высоты как самозванца и, посадив на ученическую скамью, скажите: твое дело слушать, а не учительствовать». Итак, как не можем мы утверждать, что глаз есть истина или источник истины или, что глаз есть последняя реальность, ибо глаз лишь усматривает реальность или истину, которая внеположна по отношению к нему, так и разум призван созерцать истину, а не создавать ее».
Научное исследование мира хорошо – но не само по себе, в своей автономности оно разрушительно. Мир – символ Бога. Если исследуя его, человек забыл, Кто стоит за книгой Природы, неизбежна серьезная ошибка в грамматике бытия.
В науке «революционный переворот» означает не отказ от прежних взглядов, а указание на границы их применимости к реальности. На эти же границы указывает и опыт веры.
У разума все же есть пределы, связанные с тем, что он дает лишь знание о чем-то, которое отнюдь не тождественно самому объекту познания. Как бы ясно ни двигалась мысль человека – преодоление конечных экзистенциальных пределов ей не под силу. Сколь бы отчетливо ни было рассуждение человека – человек остается только человеком и как таковой не получает участия в ином Бытии. То движение души, которое дарует человеку возможность причастия к Другому, на языке богословия называется верой.
Итог нашего рассуждения о взаимоотношениях веры и разума, науки и религии можно подвести словами Тридентского собора: «Кто скажет, что согласие на христианскую веру не свободно, а с необходимостью вызывается доводами человеческого разума, да будет анафема!». Но: «Кто скажет, что человеческий разум настолько независим, что не может ему быть от Бога повеления верить, да будет анафема!»

Протодиакон Андрей Кураев